Света от тусклой лампочки было достаточно, чтобы на третьей банке он разобрал криво приклеенный пластырь с надписью «Ябл». Испачкавшись в пыли и паутине, он снял банку с полки и уже собирался выбираться из подвала, как до его ушей донесся шорох.

«Крысы», – подумал Митрич, прижимая к себе банку. Раздавшийся затем слабый писк подтвердил его догадку. Он сделал шаг вперед и вдруг замер – откуда-то из-за угла послышалось тихое хихиканье.

«Снова галлюцинации! – была первая мысль Митрича, и он моментально покрылся ледяным потом. – Господи, неужели все повторяется?»

Он закрыл глаза, пытаясь вспомнить хоть одну молитву из Библии. Хихиканье повторилось уже громче.

Олег!

Затаив дыхание, Митрич обошел комод. Вторая половина подвала освещалась немного лучше, и он увидел Олега. В руках у мальчика были его любимые стрелы. С губ Митрича уже был готов сорваться гневный вопрос, что он делает в подвале, но слова застряли у него в горле. Он просто стоял и молча наблюдал за ребенком, который сидел на корточках перед какой-то копошащейся темно-серой массой. Олег находился прямо под лампой, и это позволило Митричу хорошо видеть происходящее, о чем он потом неоднократно сожалел.

Копошащейся массой была огромная крыса. Она производила на свет потомство – пять или шесть склизких существ розоватого цвета. Всхлипывая и хихикая одновременно, Олег протянул одну из своих стрел и проткнул брюхо крысы. Пронзительный писк извивающейся твари, казалось, зазвенел у Митрича прямо в мозгу. Олег хихикнул и принялся нашпиговывать крысу своими стрелами, вскрикивая от удовольствия, когда бедный грызун визжал особенно громко. Митрич облизал шершавые губы. Он не мог пошевелиться, хотя рассудок его отчаянно кричал, призывая немедленно вмешаться и остановить этот ужас. Он продолжал неподвижно стоять, прижимая к груди прохладную банку с надписью «Ябл».

Наконец крыса сдохла, и наступила тишина. Ее нарушало лишь слабое попискивание детенышей и вода, капающая где-то позади Митрича: кап… кап… кап…

Олег отшвырнул истыканный стрелами труп крысы в угол. Неожиданно мальчик замер, к чему-то прислушиваясь, затем завертел головой, словно проверяя, нет ли поблизости свидетелей его увлекательного занятия. Успокоившись, он выудил одного из новорожденных крысят. Беззащитный детеныш вяло извивался, напоминая большую мокрую пиявку.

Олег снова как-то странно хныкнул, будто у него болел живот, и вдруг впился зубами в грязно-розовое тельце. Пережевывая кусок еще живого детеныша, Олег поперхнулся и зашелся кашлем.

Пальцы Митрича разжались, и банка с грохотом упала на пол, разлетевшись на тысячу стеклянных льдинок. Он закричал. Не помня себя от ужаса, он, спотыкаясь, стал пробираться к выходу, к спасительному квадратику света. Выбравшись наружу, он захлопнул за собой дверь и без сил прижался к ней спиной – еще никогда ему не хотелось так вмазаться, как сейчас.

49

Между тем Шмель и его маленькая бригада продолжали свой поход. Дни шли за днями, с момента начала поисков прошла уже почти неделя, но никаких признаков пребывания в лесу двух наркоманов, которые, по твердому убеждению Шмеля, стащили деньжата Главного, больше не наблюдалось. Огромный джип как взбешенный носорог с кряхтением протискивался сквозь густые заросли, безжалостно ломая кусты и молодые деревья. Периодически «Хаммер» натыкался на старые затерянные дороги, даже не дороги, а узенькие тропинки, колеи некоторых из них были настолько глубоки, что их не мог преодолеть даже внедорожник. Неуклюже кружа на месте, джип с большим трудом разворачивался и катил в обратную сторону. Если ширина дороги не позволяла разворота, автомобилю приходилось возвращаться обратно на задней передаче.

Шмель постоянно сверялся с картой и что-то черкал в ней, и на третий день карта была сплошь покрыта замысловатыми значками, смысл которых был непонятен Тиме, а уж Вахе и подавно.

На второй день они столкнулись с отрядом спецназа. Широкоплечий старшина так придирчиво изучал их документы, что со стороны могло показаться, будто он пытается разглядеть за буквами некие тайные рунические знаки. Со словами «На вашем бы месте я сваливал бы отсюда, парни!» старшина и его команда бесшумно скрылись в листве.

«А на твоем бы месте я поцеловал бы себя в задницу», – кривляясь, вполголоса сказал Тима. Они переждали несколько минут, затем продолжили путь.

Все трое исхудали, заросли и скоро стали похожи на бродяг. Тима даже как-то в свойственной ему манере пошутил, что следующий патруль отправит их в приют для бомжей. Это немудрено – если первое время каждый из них считал невозможным начинать утро без бритья, то на третий день их энтузиазм заметно сник. Но Шмеля куда больше волновал моральный дух своих напарников. Он прекрасно видел, что Тима и Ваха находились на грани срыва. Особенно его беспокоил Ваха.

После предупреждения Шмеля он некоторое время сдерживался, позволяя себе иногда что-то бурчать под нос, но его терпение постепенно иссякало. Его бесило все – начиная с целесообразности этой поездки в целом и заканчивая погодой, и Шмель видел, что ситуация скоро может выйти из-под контроля. Все упоминания о Шевцовых действовали на него, как красная тряпка на быка. Угрозы насчет возможной реакции Главного на Ваху уже не действовали, это было сродни адаптации таракана к очередному виду яда.

Шестой день был на исходе, и с тем же результатом. Шмель отправился за хворостом, Тима занялся приготовлением ужина. Солнце цвета спелого апельсина давно скрылось за кронами высоченных сосен, и на небе проявилось слабое пятнышко зарождающегося месяца.

Ваха сидел у палатки и угрюмо разглядывал на большом пальце укус какого-то насекомого. Кусачая тварь была крохотной, не более горошины, но кожа зудела страшно. С момента укуса прошло уже почти два дня, но ранка не заживала, а, наоборот, воспалилась и с каждым днем болела все сильнее.

– Дерьмо, – с глубокомысленным видом наконец сказал он.

– Не бери в голову, Ваха, – сказал Тима. – Тебе просто нужно помыться, и чесотка мигом исчезнет… – Он хотел рассмеяться, но передумал, увидев, как яростно сверкнули глаза Вахи.

Тима достал из багажника банку кваса и, сорвав крышку, сделал несколько глотков.

– Как-то в детстве я купался в пруду, в котором водились пиявки. Мои сверстники знали об этом, я – нет. И это было их ошибкой.

– Почему? – Ваха поднял голову.

– То, что они не предупредили меня, – объяснил Тима. Он поднес к носу кусок буженины и принюхался.

– И что дальше? – заинтересовался Ваха.

Тима выудил из кармана швейцарский перочинный нож и принялся резать буженину на куски.

– А ничего хорошего. Я прыгнул в воду, и через минуту на мне сидело уже около дюжины этих мерзких тварей. Я завопил как сумасшедший и выскочил на берег, а эти кретины только держались за животы и ржали, будто это было самое увеселительное представление в их жизни.

– И ты их наказал, – закончил Ваха. Он расправил рукав и застегнул на пуговицу.

– В точку, Ваха, – хмыкнул Тима. Он почесал щетину. – Одного я скинул в этот пруд буквально через секунду и не давал ему вылезти наверх. Видел бы ты его! Он был похож на огромного слизняка. Второй ублюдок смылся, но я подкараулил его вечером и пару раз треснул ему палкой промеж ушей.

– Промеж ушей, – как эхо повторил за ним Ваха.

– Ну да. По башке, в смысле, – улыбнулся Тима.

– Все это хорошо, – вздохнул Ваха. – Если бы не одно «но». Это ведь вранье, да?

Тима убрал нож в карман и тоже вздохнул.

– Да, Ваха. Это вранье. Я не умею плавать, поэтому никогда не стал бы прыгать в этот пруд. Но тех ребят я все равно отделал. Из-за Верки, она была классной конфеткой для своих двенадцати лет. А про пиявок я наплел тебе только потому, что устал видеть твою мрачную физиономию.

Ваха кинул на Тиму злобный взгляд.

– Тима, ты вроде не дурак. Так объясни мне, какого хрена мы уже целую неделю таскаемся по лесу? Ты что, серьезно считаешь, что мы найдем этих двоих сопляков? А уж тем более деньги Главного?